Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов) - Страница 52

Борн вспомнил все, будто это произошло час или минуту назад: он вытащил из кобуры пистолет 45-го калибра и без предупреждения приставил дуло ко лбу подошедшего к ним унтер-офицера.

– Еще одно слово – и ты мертвец, сержант. – Да, этот парень был всего лишь сержантом! – Ты доставишь нам все необходимое ровно к пяти утра, или я лично отправлюсь в Сайгон и припечатаю тебя к стене твоего любимого борделя. Ты меня понял или, может, хочешь сэкономить мне поездку в этот дерьмовый город? Честно говоря, учитывая наши потери, у меня руки чешутся прикончить тебя прямо сейчас.

– Вы получите все, что вам нужно.

– Tres bien! – крикнул тогда самый старый «медузовец» из французов, который много лет спустя спасет ему жизнь в том питомнике в Пекине. – Tu es formidable, mon fils! – Насколько же он был прав. И насколько он теперь мертв. Д'Анжу – человек, о котором слагали легенды.

Воспоминания Джейсона внезапно прервались: длинношерстый пес принялся кружить по дороге, рыча все громче и громче – он учуял человеческий запах. Через какие-то мгновения животное определило нужное направление. Разъяряясь все сильнее и оскаливая пасть, собака бросилась к нему сквозь кустарник: ворчание перешло в горловой рык ненависти и готовности к убийству. Борн отпрыгнул назад к ограде и правой рукой вытащил из кобуры газовый пистолет с ампулами СО2. Он приготовился к схватке, которая может ему обойтись очень дорого, если он хоть чуть-чуть ошибется. Разъяренный пес, сплошной комок ненависти, взвился в воздух и метнулся в его сторону. Джейсон выстрелил сначала один раз, потом другой и попал в цель: левой рукой он ухватил пса за голову, яростно заламывая ее против часовой стрелки, правым коленом двинул его по туловищу, чтобы тот не разодрал его острыми когтями. Все было кончено за какие-то мгновения – мгновения яростной, панической и, наконец, угасающей ненависти, при этом не раздалось ни одного скулящего звука, который мог быть ветром отнесен через газон генеральского поместья. Длинношерстый пес вытянулся в руках Борна, его глаза под действием газа широко раскрылись. Борн опустил тело пса на землю и вновь прислушался, боясь пошевелиться до тех пор, пока не убедился, что другие животные так и не уловили поданного своим собратом сигнала тревоги.

Все было тихо – слышался только успокаивающий шелест листвы на деревьях возле ограды, преграждавшей доступ в запретное поместье. Джейсон спрятал газовый пистолет в кобуру и пополз вперед, к покрытой гравием дороге, чувствуя, как по лицу, попадая в глаза, катятся капли пота. Он слишком долго не занимался этим: несколько лет назад необходимость успокоить набросившегося охранного пса была бы для него un exercise ordinaire, как сказал бы легендарный д'Анжу, но теперь это не казалось ему таким простым делом. Чувство, которое его охватывало, было самым настоящим страхом – страхом чистейшим, без примеси. Куда же подевался тот, прежний человек? Но у него есть Мари и дети – и того прежнего человека нужно призвать. Так позови же его!

Борн вновь снял бинокль с ремня брюк и поднес его к глазам. Свет луны возникал и исчезал: низкие тучи то и дело загораживали ее, но даже этой тусклой желтизны было достаточно. Он сфокусировал бинокль на кустарнике перед оградой, окаймлявшей дорогу. По отходящей вбок грязной дорожке взад и вперед, как раздраженная, нетерпеливая пантера, бегал доберман-пинчер, останавливаясь время от времени, чтобы помочиться и сунуть морду в кусты. Как запрограммированный, пес бегал между обоими закрытыми железными воротами на огромной подъездной дороге. В каждом конечном пункте своего маршрута он останавливался, рычал и несколько раз крутился на месте, ожидая и ненавидя резкий электрический разряд из своего ошейника, который последует в том случае, если он без нужды выйдет за границу своего участка. Опять-таки подобный метод натаскивания характерен для Вьетнама: солдаты приучали сторожевых псов находиться около складов с боеприпасами и снаряжением при помощи дистанционных устройств такого типа. Джейсон направил бинокль в дальнюю часть огромного газона, раскинувшегося перед домом, и сфокусировал его на третьем псе – огромной немецкой овчарке, приятной на вид, но смертельно опасной во время нападения. Сверхактивный пес метался по газону, возбужденный, вероятно, шуршанием белок или кроликов в кустах, но не запахом человека: иначе он издал бы горловой рык – сигнал нападения.

Джейсон попытался проанализировать то, что увидел, так как результаты этого анализа должны определить его дальнейшую тактику. Он обязан допустить, что на территории есть четвертая, пятая, а может, и шестая собаки, охраняющие по периметру поместье Суэйна. Но почему таким образом? Почему не целая свора лающих в унисон псов, представляющая еще более устрашающее зрелище? Здесь не могло идти речи о затратах, способных отпугнуть азиатского крестьянина... И тут до него дошло: объяснение было настолько простым, что дальше некуда. Он перевел бинокль сначала на немецкую овчарку, потом на добермана, затем вновь на овчарку, все еще ясно помня длинношерстого колли. Кроме того, что они были хорошо натренированными сторожевыми псами, они были и выхоленными представителями своей породы с великолепной родословной: эти свирепые животные днем – чемпионы собачьих выставок, ночью – опасные хищники. Разумеется. «Ферма» генерала Нормана Суэйна была его зарегистрированной собственностью, он не скрывал ее, наоборот, она была на виду, и ее, без всякого сомнения, навещали – возможно завидуя – друзья, соседи и коллеги. В дневные часы гости могли восхищаться этими послушными чемпионами, дремавшими в хорошо оборудованных будках, не понимая, кем они являлись в действительности. Норман Суэйн, глава службы материально-технического снабжения Пентагона и бывший питомец «Медузы», был всего лишь любителем собак, которого можно было похвалить за чистоту кровей его животных. Он вполне мог даже требовать плату за случку своих чистокровных кобелей; в канонах военной этики не говорилось ничего о том, что препятствовало бы подобной практике.